Ант Скаландис - Спроси у Ясеня [= Причастных убивают дважды]

— Видишь огненную точку перед собой?

— Нет, — честно призналась я.

— Ты должна видеть огненную точку прямо перед собой, — потребовал Нанда.

Я старательно пригляделась к колыханиям темноты под сомкнутыми веками. Там было много точек, полосок и разводов. Не слишком огненных. Я стала рассматривать их внимательнее и вдруг увидела особенно яркую точку в самом центре. Я так удивилась, что даже решила открыть глаза. Нет ли здесь какого-нибудь подвоха? Подвоха не было. Была только полная темнота в комнате и голос гуру:

— Глаза открывать не надо. Закрой их, закрой.

Как он увидел? У него что, зрение как у кошки?

Я закрыла глаза и снова увидела огненную точку. Та разгоралась.

— Теперь покрути ее, — предложил Нанда.

— Как покрутить? — не поняла я.

— Как угодно. По кругу, по спирали, по любой кривой да хоть по ломаным линиям.

Понятнее не стало, но я мотнула годовой, и точка полетела вверх, чертя светящийся след. Я решила закинуть ее за голову, и она быстро вернулась снизу, замыкая огненное кольцо. Это было страшно интересно, и я повторяла и повторяла понравившийся процесс, пока не оказалась внутри сетчатой сферы из нескольких десятков повернутых во все стороны пылающих колец.

— Теперь можешь открыть глаза, — разрешил Нанда.

Я открыла. Ну, то есть мне так подумалось, а на самом деле… В общем, сияющая сфера никуда не исчезла, просто за ней теперь видны были комната с дрожащими огоньками и сам гуру все в той же майке и джинсах. Руки, блестящие и мокрые, с растопыренными пальцами он держал поднятыми вверх, как хирург перед началом операции.

— Можешь закинуть ноги за голову? Не обязательно сразу две.

— Раньше удавалось, — сказала я и, помогая себе руками, положила сначала левую, а затем и правую ногу на шею. Потом уперлась ладонями в стол и замерла.

— Напряжение ощущаешь? — спросил он.

— Да, — призналась я.

— Сейчас будет легче.

И он стал гладить меня своими мокрыми блестящими руками, очевидно, втирая в кожу какое-то особое масло. Пряный запах сделался намного сильнее, а руки его все скользили и скользили по моему телу, скользили повсюду, от лица и пяток (это было рядом) к животу, ладоням и ягодицам, и по тому, что между животом и ягодицами, они тоже скользили. Но это не было сексуальным поглаживанием. Его крепкие мужские горячие руки, смазанные загадочным маслом, не возбуждали, а успокаивали меня, расслабляли, делали естественной самую неестественную из поз. Кажется, в какой-то момент я ощутила его руки внутри себя, но я говорю «кажется» уже хотя бы потому, что пока это все происходило, я несколько раз открывала и закрывала глаза, но это ничего — ничего! — не меняло, я все так же видела и огненную сферу, и его ноги в джинсах и майку, теперь уже внутри сферы, и мерцающие огоньки вдалеке, а вот его рук я не видела, рук словно и не было. Так что грань между реальностью и глюками к тому времени я утратила полностью. Потом он сказал:

— Прижмись лицом к своим гениталиям. Это возможно.

Я знаю, я пробовала раньше. Но теперь все было по-другому. Огромные горячие мокрые губы обхватили мое лицо в страстном поцелуе, втягивая, всасывая, втаскивая меня в невозможную пугающую глубину.

— Погружайся! — приказал Нанда.

И я нырнула головой туда. И сразу исчезло все: сфера, гуру, огоньки, музыка, пряный запах. Темнота, тишина, жара, первозданный хлюпающий хаос. И голос, высоковысоко, далеко-далеко:

— Открой глаза! Открой глаза! Пора!

А я их закрывала? Ну конечно, закрывала. Веки отяжелели, слиплись, ресницы загнулись внутрь и мерзко раздражали глазные яблоки. Хватит. Пора.

Полыхнуло красным, оранжево-красным, желто-оранжевым, ровный светящийся фон, апельсиново-радостный и чарующий. И вдруг по этому фону яркими блестками рассыпались золотые звезды. Золотые звезды на оранжевом… Сверкание хромированных лезвий, счастливых глаз и белозубых улыбок…

Мгновенная цепь ассоциаций вернула меня к реальности прошлого и больно ударила по всем пяти органам чувств. С жутким чмоканьем я вырвала голову из… из чего, Господи, из чего же?.. и судорожно вдохнула. В тот же момент ослепительно белая ледовая арена вместе с танцующими на ней Машкой и Виктором стала подниматься, к крышка люка на бэтээре, и в образовавшийся проем вынула густая и страшная чернота…

Ноги и руки связаны, меня всю ломает, вокруг абсолютная темень, раздаются дикие крики на пушту впережку с русским матом, и оглушительно до омерзения стучит крупнокалиберный пулемет. Пахнет порохом, сгоревшей соляркой и паленым мясом.

Я закричала от боли и страха. Я выдернула руки из веревок (Господи, кто меня связал?) и увидела, что они мокрые и скользкие. От крови. От крови Матвея. Я пыталась спасти его, но в полевых условиях… Ничего не получилось. Над выжженным плато занимался рассвет. Сделалось вдруг удивительно тихо, а потом в этой тишине возник тонкий, пронзительный, нарастающий свист и отчаянный совсем неуставный вопль Василия: «Атас!!!» Я успела упасть. Потом рвануло, больно ударило по ушам, я закричала еще громче прежнего и потеряла сознание.

В контексте всего, что было перед этим, слова «я потеряла сознание» звучат почти абсурдом. К тому моменту, скажем прямо, терять было уже нечего. Оставалось только обретать. И действительно, как только я провалилась в беспамятство в той реальности, я сразу вывалилась не в какую-нибудь там светящуюся сферу, а просто в комнату для медитаций. Голая и мокрая, я сидела на краешке стола и дрожала. Почему-то стало холодно. Гуру Шактивенанда стоял напротив. Тоже мокрый как мышь, но не голый, а в прилипшей к телу одежде. Он тяжело дышал и держался за спинку стула.

— Трудно с тобой оказалось, — сообщил гуру.

— А со мной всем трудно, — гордо заявила я. — Но хоть получилось?

— Естественно. У меня если не получается, люди сами понимают и сразу. Вопросов уже не бывает.

— Ну и что же, — поинтересовалась я, — буду теперь вечно молодой?

— Вечно молодой будешь, если не расстанешься с комсомолом, а я тебе дал возможность контролировать собственный организм. Не больше и не меньше. Я задал базу, конкретным вещам будешь учиться сама по ходу дела.

— Каким конкретным вещам? Я все-таки хочу понять, что во мне изменилось.

— Ну хорошо, слушай. Ты сможешь гораздо дольше, чем раньше, не есть и не спать, сумеешь не мерзнуть на морозе и не расслабляться в жару, инфекционные заболевания больше не страшны тебе, отравления будешь переносить легко и быстро (конечно, это не касается сильнодействующих ядов), привыкание к наркотикам, включая алкоголь и никотин, отныне для тебя невозможно, при желании можешь запьянеть с одной рюмки или, наоборот, выпить литр спирта и без промаха бить в мишень. Ты научишься надолго задерживать дыхание, отключаться от чувства боли, быстро преодолевать мышечную усталость… Я даже и сам не знаю всего, чему ты научишься. Встретимся через год-другой — расскажешь. — Он улыбнулся. — Правда. Мне будет интересно. А сейчас иди в душ.

— Да, — сказала я, в один миг ощутив себя покрытой липким слоем нечистот. Было это не совсем так, но какую-то подсохшую слизь на лице и волосах я обнаружила после, глядя в зеркало в ванной.

Из комнаты для медитаций был только один выход, и в душевую я прошла мимо Сергея. Он стоял у окна, бледный до синевы, и с совершенно потерянным видом смотрел на меня. Нет, не на меня, а просто в мою сторону, мимо меня.

— Ты что, Сережа?!

Он вздрогнул.

— Нет-нет, ничего… Ты так кричала последние полчаса… Еще немного, и я бы вошел туда. Но я же знаю, что нельзя входить…

— Сколько я кричала?!

Услышав про полчаса, все остальное я просто пропустила мимо ушей.

— А всего-то времени…

— А всего прошло восемь часов, — сообщил Ясень бесцветным голосом.

Я долго, очень долго стояла под горячими струями и с остервенелым наслаждением драила свое тело жесткой мочалкой. Сколько я там стояла? Пятнадцать? Двадцать минут? А может быть, еще восемь часов? Ко мне заглянул Нанда.

— Ну, как ты там?

— Отлично.

— Я рад. Только, пожалуйста, Татьяна, не спрашивай меня, что было на самом деле, а что тебе приснилось, привиделось. Ладно?

— Господи, — я высунулась к нему из-под душа, — ты, оказывается, тоже глупый. Я и не собиралась ни о чем спрашивать. Я сразу поняла: все, абсолютно все было на самом деле.

— Молодец. — Гуру посмотрел на меня очень внимательно. — Молодец, если не шутишь.

— Если шучу, все равно молодец, — уклончиво заметила я, прячась обратно в шумные горячие струи, и уже оттуда, булькая водой, спросила:

— А родить-то я смогу, Шактивенанда?

— Конечно, сможешь, — ответил он просто и буднично. — Ты же совершенно здорова. — И добавил после паузы: — Только не надо тебе рожать. В ближайшие года три — точно не надо.